Глава одиннадцатая

Июль был жарким и сухим. По всему краю, протянувшемуся от Саян до тундры и границ Арктики, горели леса. В конце месяца начались пожары и в заповеднике. Горожане ходили сюда за недозрелыми кедровыми шишками, за кислицей, жимолостью, черникой. Эти «шишкари» и «ягодники» иногда небрежно бросали в тайге недокуренную папиросу, уходя из леса, не гасили костер.

Над заповедными лесами ежедневно патрулировали самолеты, выявляя очаги пожара и сбрасывая лесникам и в управление заповедника красно-белые вымпелы с картой, на которой летчик красным карандашом отмечал место и размеры загорания. Пожары возникали в разных местах, и сотрудники заповедника почти без передышки бросались из одного места в другое. Лишь по берегам Маны еще не было пожаров, но и здесь они могли возникнуть в любое время. По реке на саликах спускались туристы, которые часто останавливались на берегах, заходя за ягодами и шишками в глубь леса. Стоило лишь бросить спичку...

Поднимаясь во время своих походов на вершину какой-либо сопки, я видел, что над тайгой стелется сизая пелена дыма, приносимого, может быть, издалека, а в воздухе слегка чувствуется горьковатый запах гари.

На берегах Маны началась сенокосная пора. На займищах, островах, еланях появились косари.

А на кордоне Кандалак сенокосная страда легла на плечи одной Фроси. Дед Егор обещал помочь дочери, после того как управится у себя. Но ждать было нельзя. И Фрося с раннего утра уходила на ближнее займище, брала с собой Надюшку и весь день занималась покосом. Как и все сельские сибирячки, она умела косить. Однако работы здесь было много: лесник, помимо своего скота, обязан был запасать сено и для лошади, и для подкормки диких животных.

Я сказал Фросе, что на еланях сено маралам поставлю сам и буду еще по утрам, до ухода в тайгу, помогать ей на займище.

Фрося, опустив голову, тихо проговорила:

- Спасибо, управлюсь как-нибудь...

Но я понял, что она будет рада моей помощи: выхода у нее не оставалось.

Косить мы начинали на рассвете. Над Маной по утрам лежал туман, стлался он обычно и над займищем. Пестреющие цветами травы, пышные, выше пояса, были обрызганы обильной росой.

Тонко посвистывали косы. Фрося, делая широкий мужской захват, шла впереди меня. Поднимая глаза, я видел перед собой ее круглые загорелые плечи, стройный, туго обтянутый сарафаном стан, бронзовые пряди волос, выбивающиеся колечками на шею из-под пестрого платка.

За работой мы не разговаривали, с непривычки я едва поспевал за ней. Но и садясь отдохнуть, Фрося молчала, а если я пытался что-нибудь спросить, отвечала коротко и неохотно.

- Василий, пожалуй, долго проболеет, - сказал как-то я.

- Может, и долго, - бросила она, надкусывая травинку.

- Зайцеву теперь дали два обхода, - продолжал я, - да разве он будет смотреть обход Василия? Он в свой-то почти не ходит.

- Знамо, не будет, - уныло согласилась она. 

Как и обычно, разговор не клеился. Помолчав, я снова начал:

- Пожары кругом. Как бы и здесь не загорелось.

- В эту пору завсегда пожары, - рассеянно произнесла Фрося, видимо думая совсем о другом.

Она всегда теперь была задумчива и печальна. Оживлялась, только играя с Надюшкой. Во время короткого отдыха она подкидывала ее на руках и, смеясь, барахталась с ней на скошенных валках травы. Но потом, словно спохватившись, сразу суровела:

- Хватит, доченька, пошто мы с тобой расшумелись? Нечему нам радоваться...

Однажды я решился ее спросить, долго ли она будет на меня сердиться.

- Пошто на вас сердиться? - холодно заметила Фрося. - Вы мне ничего не должны. У вас своя жизнь, у меня - своя...

Когда солнце, выглядывая из-за хребта, бросало лучи на займище, я вешал косу на ближнее дерево и уходил в тайгу по своим маршрутам. А Фрося косила до полудня, потом шла заниматься домашними делами.

По вечерам, если я не запаздывал, опять помогал косить, но усталому работать было трудно, и Фрося, замечая мое состояние, брала у меня косу и говорила:

- Идите-ка лучше на рыбалку. Там тоже дело, к ужину чего-нибудь принесете.

В конце июля, а точнее, по словам деда Егора, с Ильина дня, крупная рыба начала скатываться к Енисею.

Юрий Юрьевич все чаще с тревогой вспоминал, что через месяц-полтора по Мане пройдет ходовая, и река надолго останется без рыбы.

Ходовой, или хвостовой, здесь называли операцию, завершающую зачистку реки от бревен. Однако ходовая «зачищала» реку не только от бревен, но и от рыбы.

От пикетчиков мы узнали, что ходовая, выйдя с верховьев реки в конце мая, сейчас в ста пятидесяти километрах выше Кандалака. В начале сентября она должна была дойти до нашего кордона.

Однажды, когда мы с Фросей косили на займище, к берегу на моторке подъехали пикетчики. На лодке виднелись косы, ворох теплой одежды, мешки с продуктами. Пикетчики ехали на свой покос, на земли лесхоза, которые граничили с лугами заповедника.

Степан, увидя Фросю, крикнул:

- Эй, хозяйка, подь сюды, дело есть.

- У меня с тобой дела нет, - не оставляя работу, бросила Фрося.

- Шибко ты сурьезна, - подходя ближе, усмехнулся пикетчик. - Послушай, ребята балаган хотят поставить у ключа, на вашей земле. Тут нам сподручней. Ты не бойся, нарушеньев не будет.

- Еще чего! - сверкнула глазами Фрося. - Да я вас отсель жаканами выгоню! Голимые браконьеры собрались.

- Да брось ты, - пытаясь уладить дело, миролюбиво продолжал он, - мы и тебе тут поможем. Ребята всю твою траву в обыденок свалят. А ты им бражку сваришь.

- Катитесь отсюда! - сердито закричала Фрося. - Попробуйте только на нашу землю сунуться! Думаешь, мужика дома нет, так измываться дозволю? А ну, катись!

Она замахнулась на него косой.

- Ладно, не ерепенься, - с досадой отступил Степан, - карактер твой неучливый знаю: али с ружья ударишь, али косой башку снимешь. Не зря мужика в больницу наладила, поди изувечила его!

Он хохотнул и, опасливо оглядываясь, поспешил к лодке.

Пикетчики зашумели, заругались. Моторка, застрекотав, пошла вдоль берега дальше.

С наступлением сенокосной страды Инна Алексеевна взялась облегчить заботы Фроси о нашем питании. Однако она приступала к готовке пищи только после того, как вволю позагорает и накупается в реке. Поэтому в полдень мы довольствовались только молоком да горячей картошкой, наспех сваренной на таганке Фросей, приходящей с сенокоса. Инна Алексеевна подавала свой обед лишь к вечеру, на английский манер, причем, я убедился, способности ее здесь оказались довольно слабыми, Фрося готовила вкуснее.

В жаркие дни Инну Алексеевну чаще всего можно было видеть у берега погруженной до плеч в воду. На ней был яркий, оранжевых тонов, купальник, отчего издали казалось, что в реке полощется крупная золотистая рыба. Любила она и поплавать.

Однажды у противоположного берега ее заметил плывший мимо на моторке Степан. Приняв ее, видимо, за туристку, он подъехал и, заглушив мотор, с откровенным восхищением сказал:

- Откеда тут такая краля! На тебя посмотреть - одна услада! Ох, до чего ты баская баба!

Она перепугалась и стала звать Юрия Юрьевича, который разбирал сети на другом берегу.

Степан молча усмехнулся и, дернув за шнур, покатил дальше...

Выполняя наказ Василия выследить Громилу, я побывал в обходе Зайцева, однако за три дня поисков никаких следов медведя не обнаружилю.

Солнце клонилось к западу, давно перевалив за Утесы, когда, усталый, я вышел к реке. Я надеялся добраться до Кандалака с попутной моторкой или туристским саликом - плоты часто плыли по реке. И в самом деле, вскоре я увидел одинокую фигуру человека - он отталкивался на плоту шестом. Салик был крохотный, из трех бревен. Я крикнул, показывая знаками, что прошу и меня захватить.

Человек повернул салик к берегу, и, к своему удивлению, я узнал Алешку из компании чипчиков.

- До Индея плыву, парень, - еще издали предупредил он, - только до Индея.

- Возьми хоть до Индея, - попросил я, - оттуда мне недалече.

Он подплыл ближе.

- Лесник, что ли? - недоверчиво спросил Алешка, оглядывая мое ружье.

Видимо, меня он не помнил, а ружье, наверное, его смутило.

- Сотрудник заповедника, - сказал я, - на Кандалаке живу.

Он молча раздумывал.

- Ну, давай, - неохотно буркнул наконец он, швартуясь к берегу.

Алешка был без рубашки, мускулистое тело его покрывал ровный темно-коричневый загар.

Стоя с шестом, он оглядывал плывущие мимо берега, не обращая на меня никакого внимания.

- А что там, на Индее? - спросил я, желая завести разговор.

Алешка ответил не сразу.

- Кореши ждут, - отрывисто бросил он. 

Надо было как-то его расшевелить.

- И чего это по Мане столько молодежи плывет? - с наивным видом заметил я. - То ли дело на Енисее. Там есть что посмотреть, а что здесь, в глухомани?

- Кому что... - неприязненно отозвался он, - только кто из города - тому охота как раз поглуше забраться. Отдохнуть вольно.

- Сам городской? Наверное, в отпуске?

- В Дивногорске работаю. А сейчас - отпуск.

- Вот это стройка! Завидую.

- Стройка мировая. Только что завидовать? Приезжай, работы всем хватит.

- Специальность не та.

- Обучат. Меня вот обучили, бульдозеристом стал.

- Мана не пускает, - пошутил я, - изучить здесь кое-что надо. А то бы поехал.

- А что тут изучать? - изумленно спросил он.

- Зверей, птиц. В общем, животный мир тайги. 

Он впервые внимательно взглянул на меня.

- Какое же тут зверье?

Я стал рассказывать. Я видел, он заинтересовался. Нахмуренное лицо его, густо усеянное веснушками-пороховинками, посветлело, настороженность взгляда исчезла, и на крепко сжатых губах порой скользила чуть заметная улыбка.

Услышав о похождениях Громилы, он изумился:

- Смотри, владыка какой! Вот бы захватить его... А я думал - тут совсем тихо, спокойно.

Лед был растоплен. Теперь можно и мне попытаться задать вопрос.

- Знаешь, я тебя где-то видел, вроде ты с чипчикамн был. А ты со стройки, значит, я ошибся.

Он вспыхнул, веснушки его стали яркими, словно искорки.

- Ну и был с ними. Что с того?

- Не верится. Чего ты у них не видел?

- Интересно! - негодующе воскликнул он. - Или они не люди? Они вольные, понимаешь? Чего хотят, то и делают. Я отработаю свою смену, честно, как положено, а потом к ним иду. Братва эта дикошарая, с ними весело.

- Среди них, я слышал, урки есть. Такие до хорошего не доведут.

- Я не урка. Чужого мне не надо, своих грошей хватает. До какого места с ними идти - сам знаю.

- Это правда, что вожаком у них девчонка? Кажется, Аурикой звать?

Он помедлил с ответом.

- Слыхал, значит? Аурикой.

- В чем же ее сила? Девчонка ведь!

- Девчонки разные бывают. Аурика - девка классная. Ее все жиганы боятся. Она себе цену знает. Одним словом, королева! - не скрывая восхищения, заключил он.

Я вспомнил, как он уговаривал девушку перейти на стройку, и осторожно заметил:

- Если она такая особенная, уйти бы ей от чипчиков. К другой жизни.

- Аурике уйти? - удивился мой спутник. - Нет, она не уйдет. Она с малых лет этой жизнью чокнутая. Аурика все пути и законы урок знает. И завязать никому не даст.

- Значит, она и тебя не отпустит.

- Меня? Я не собираюсь уходить. Мне с ними хорошо. Послушай! - внезапно нахмурился он. - А чего это ты выпытываешь? В чужую душу лезешь? А? Тебе-то до этого какое дело?

- Чего ершишься? Я ведь по-хорошему...

- Знаешь что, парень? - сердито оборвал он. - Не вяжись! Не то кореши мои язык тебе быстро прижгут.

Разговор наш расклеился.

Вскоре показалось устье Большого Индея, притока Маны. На дресве горел костер, а около него сидело четверо.

Послышался пронзительный свист. Алешка повернул салик к берегу.

Вот и чипчики, хотя и не в полном сборе. Я узнал гитариста Анику, похожего на цыгана Абрека и обеих девиц - Аурику и Белый бантик. На этот раз они были одеты не столь пестро, или, точнее сказать, полуодеты, как все плывущие по Мане туристы.

Для меня встреча с ними не сулила ничего хорошего. Я мог это и раньше предвидеть, узнав, что Алешка плывет к своим приятелям. Но любопытство пересилило осторожность. К тому же я был вооружен - чего мне бояться?

- Алешка легавого везет! - услышал я удивленный возглас Абрека.

- Ага, в самый цвет угадал! Не этот ли у меня обрез захапал?

Салик пристал, мы соскочили на берег.

- Ты чего, фраер, за расчетом причапал? - зло прищурив глаза, спросил Аника.

- Э-э, так гостей не встречают, - попытался отшутиться я.

- Пошто чужака привез? - недовольно обернулась к Алешке Аурика.

- Напросился попутчиком, я и подвез, - угрюмо ответил тот, - не трожьте его. Он манский, зверье тут изучает.

- А мы при чем? - хохотнул Абрек. - Мы же не зверье!

- Заступаешься, значит? - тихо, почти шепотом, с ненавистью обратился к Алешке Аника и внезапно круто повернулся ко мне: - А ну, фраер, клади ружье. Заместо моего обреза. Может, припомнишь?

Я отступил на шаг, быстро окинул всех взглядом. Аника и Абрек были готовы броситься на меня. Девицы, усмехаясь, молча, с любопытством наблюдали. Алешка, сжав кулаки, исподлобья хмуро глядел на Анику.

- Не трожь! - громко сказал он. - Я привез, я и в ответе.

Аника перевел глаза на Алешку. Рука его потянулась к поясу - там виднелась финка.

- Со всеми фраерами зараз кончать надо... - медлительно проговорил Аника. - У-у, падло, - вдруг рявкнул он на Алешку, - пасть порву!

- Кочумай*, - резко прозвенел голос Аурики. Она мгновенно оказалась между Алешкой и Аникой.

- Заткнись, Аника! - разъяренно крикнула атаманша. - Не трожь фраера. Плыть пора, собирайте барахлишко.

- По-алешкиному, значит? - возмущенно протянул Аника. - Продаешь, краля?

- Послушай, - понижая голос, уже примирительно сказала она, - надоело мне все это. Урки тоже могут отдыхать. Понял? Видишь, спокой вокруг лежит. Аж сердце ноет. А вы тут...

Аника стоял молча, бледный от негодования. Абрек взглянул на него, захохотал, вытянул откуда-то гитару, ударил по струнам и, подмигнув, неожиданно запел:

Речь держала урка,
Звали ее Мурка,
Ловкая и хитрая была.
Даже злые урки
Все боялись Мурки,
Воровскую жизнь она вела...

Аника с озлоблением плюнул и отошел в сторону. Я поразился: быстро же сумела укротить его Аурика! Эта девушка знала себе цену.

- Благодарю вас за вмешательство, - обратился я к ней и тут же с досадой подумал: «Фу, как напыщенно получилось! Словно поблагодарил какую-то леди, а не урку».

Она медленно подняла на меня глаза, в них мелькнула то ли скрытая усмешка, то ли презрение.

- Не темни, фраер, не темни... - сквозь зубы бросила девушка, - да смотри, к нам боле не липни!

В последних словах слышалась едва скрытая угроза. Солнце золотило вершины пихт. На реку упали длинные тени. Чипчики стали собирать и переносить свое имущество на другой просторный салик, который был заранее ими здесь подготовлен. Алешка таскал из леса дрова, на дерне, уложенном поверх бревен салика, вспыхнул костер.

- Давай мостись, - успокаивающе сказал он мне, улыбнувшись краешком губ, и чуть заметно кивнул на Анику, сердито швырявшего рюкзаки на плот: - Ничтяк! Оставь без внимания, дале поплывем.

Салик тронулся на закате. Изгибы реки отливали бронзой. Вода казалась тягучей и вязкой, она шла мимо нас густой темно-зеленой лавой.

Чипчики уселись вокруг костра, только Аника улегся за спиной Абрека и, отвернувшись, дремал, а может быть, делал вид, что спит. Белый бантик зашивала порванную кофту. Абрек, что-то гнусавя про себя, бренчал на гитаре - от расстроенного Аники она перешла к нему, видимо, на весь вечер. Аурика и Алешка, обхватив руками колени, смотрели на берега и тихо между собой переговаривались.

- Хорошо жить так, вольной птахой, - мечтательно проговорил Алешка, - плыть да плыть бы... Только чтобы берега были разные, ныне одни, завтра другие.

- А куда плыть? Зачем? - с раздражением произнесла Аурика. - Некуда нам плыть...

Она прикурила от дымящей головешки. Я заметил, Аурика почти не вынимала изо рта сигареты, она курила здесь больше всех.

- Что значит «некуда»? - удивилась Белый бантик. - К фартовой жизни плыть надо. Эх, мальчишки! - Она закинула руки за голову и потянулась: - До чего же жить хочется! Жить, жить!

Девушка звонко, с восторгом выкрикнула эти слова. Чистый, сильный голос ее прозвенел словно колокольчик.

- Какая же это, по-твоему, фартовая жизнь? - с усмешкой спросил Алешка.

- Не знаешь? Эх, ты! - Она, коротко хохотнув, неожиданно вскочила на ноги, кивнула Абреку, тот понимающе ударил по струнам, и Белый бантик, выбрасывая руки и ноги, быстро задвигалась в каком-то странном танце, смеси твиста и рок-н-ролла.

- Ча-ча-ча! Ча-ча-ча! Плот заколыхался.

- Ошалела. В воду свалишься! - испугался проснувшийся Аника.

- Ша, жорики! - властно прикрикнула Аурика. - Хватит шухариться! Опротивели вы мне до чертиков!

- Глянь, какая! - укоризненно проговорил Абрек. - Разворота нам ныне не даешь. Али отколоться удумала? Это тебя Алешка-фраер марьяжит, точно знаю...

- Я ему помарьяжу... - прошипел чуть слышно Аника.

Аурика гневно дернула головой:

- Нырнуть захотели?

Абрек, пожав плечами, нагнулся к лежащему Анике и, гримасничая, перебирая струны гитары, негромко, на ухо ему, пропел:

Люби меня, детка,
Пока я на воле.
Пока я на воле - я твой.
Кичман** нас разлучит,
Я буду в неволе,
Кореш завладеет тобой...

Аника одним рывком выхватил у него гитару.

- Не скули, падло! Без тебя тошно.

От неожиданного толчка Абрек едва не свалился в воду.

Наступили сумерки. Очертания берегов стали неясными. От нагретых днем скал веяло теплом. С островов, мимо которых проплывал салик, доносился терпкий аромат цветущей таволги и скошенных сохнущих трав.

Чипчики полегли спать. Я тоже прикорнул на краю плота, где-то позади Алешки. Но сон ко мне не шел. Я заметил, не спала и Аурика. Подперев голову рукой, она молча лежала, с погасшей сигаретой в губах, и задумчиво глядела в костер.

Салик теперь шел в полной темноте. С легким шорохом плыли мимо нас бревна, и трудно было понять, они обгоняют нас или мы их. Иногда бревна тихо прислонялись к плоту, а порою сердито стукались о салик, журчала струйками обегавшая их вода, и салик вздрагивал, словно осаждаемый какими-то водяными существами.

На перекатах таинственно шептались говорливые бурунчики, а когда салик уносило на глубокие плеса, свет костра освещал молчаливо крутящиеся воронки.

В прибрежных кустах и на островах еще гомонились мелкие птицы. Время их песен миновало. Теперь, в конце июля, можно было услышать лишь пеночек. Среди них выделялось размеренное теньканье теньковки-кузнечика и редкие позывы пересмешника - «чигри-чигри-чигри...».

Это было совсем не то, что в начале лета. В природе все стало тише, спокойнее. Звери и птицы уединились в глухие лесные заросли, где растили своих детенышей. Рыба, закончив нерест, уходила вниз по течению и уже редко играла на реке. Разве только какая-нибудь мелкая рыбешка иногда ошалело выплескивалась из воды, пытаясь спастись от настигающего ее хищника.

Над нашим костром взлетали искры. Они таяли в воздухе или, падая, гасли в воде. На поверхности реки плыли созвездия. Было неясно: то ли это еще не погасшие искры, то ли отражение света далеких миров? Казалось, мы двигались по реке, а звезды уносились вниз по течению.

Порой на лесхозовском берегу виднелся костер с сидящими вокруг него косарями. От костра как-то послышалась заунывная сибирская песня - «Глухой таежной стороною», - ее слаженно пели несколько мужских голосов. Временами салик проходил мимо зарастающих куреек, оттуда доносилось сдержанное кряканье уток или оголтелое кваканье лягушек.

А потом опять тянулись лесные молчаливые берега, и только сверчки среди трав да шелест уносимых течением бревен нарушали речную тишину.

Все это было удивительным: и темная река с плывущими звездами, и почти невидимые, пахнущие сеном берега - от них еще излучалось дневное тепло, и шорох скользящих мимо нас бревен, и всхлипывание болтливых бурунчиков на перекатах, и нарастающий шум шиверы, через которую иногда проскакивал плот, и ночные голоса куреек, и молчаливый круговорот течения под крутыми ярами...

Из-за сопок выходила луна. На ее бледном фоне, как на экране, четко обрисовался зубчатый гребень леса, взбирающегося по скалистому кряжу. Кое-где он был выщерблен, наверное, буря повыдергала деревья. Отдельные стрельчатые пихты виднелись на лунном полотне каждой своей веткой, от самого низа до вершины ствола.

Я незаметно заснул. Пробудился от холода, костер догорел. Салик наш прибился к берегу, под какую-то корягу, и стоял, тихо покачиваясь.

Я шестом оттолкнулся от берега, салик неслышно тронулся вниз, по течению.

Из пади подул свежий ветерок. Чипчики, ежась от холода, завозились.

- Смотрите, кто это? - приподнимаясь закричала вдруг Белый бантик. - Гляньте, черт в воде, черт!

Около заповедного берега в реке неподвижно стоял лось. Из воды виднелась только его голова с крупной короной рогов. Издали ее можно было принять за корягу, замытую под яр.

Сохатого на Мане я видел впервые. К реке он вышел лишь ночью, когда здесь не было людей. Я вспомнил рассказ деда Егора, что до сплава лоси на Мане встречались часто.

Проснувшиеся чипчики подняли истошные крики и вопли. Лось рванулся из воды и, сделав крупный прыжок, исчез в тайге.

- Эх, торнуть бы сейчас его, - с сожалением проговорил Абрек, - вот бы он зачапался!

- Так беспременно и торнуть? - угрюмо спросил Алешка. - Однако пусть лучше он на воле живет. Зверь тайгу красит.

- Ополоумел, - захохотал Абрек, - зверя пожалел! Мы на сухом куске сидим, а то бы мясо берляли. Да я бы из одного интереса его убил! Пущай он хоть зря сгинет, мне-то что?

- Ну ты, пуговка свинячья, - с презрением оборвала его Аурика, - разве можешь ты почувствовать? Вся твоя услада жизни - пузырек опрокинуть. Ух, медведь бы вас всех задавил! - добавила она с каким-то отчаянием.

В свете луны лицо Аурики с часто меняющейся гримаской казалось совсем диковатым. Глаза лихорадочно блестели. Алешка внимательно посмотрел на девушку, его, видимо, тревожило душевное смятение Аурики.

- Пошли ты их... - тихо сказал он, положив ей руку на плечо.

После полуночи на реке начал стлаться туман. Он становился все плотнее, пока, наконец, совсем не закрыл берега.

Я пристально вглядывался, боясь пропустить Кандалак, но ничего разобрать не мог. И лишь перед рассветом, когда начала обрадовано лаять Ночка, а ей мычанием отозвался из тумана бычок Пантелей, я понял, что мы плыли мимо кордона.

Чипчики опять спали. На салике теперь дежурил Алешка. Мы с ним подогнали плот к берегу, я соскочил на землю, и салик тронулся дальше.

Во дворе у дымокура, где в сборе были все домашние животные, уже радостно повизгивала Ночка. Увидя меня, поросенок Филя поднялся, приветственно захрюкал и попытался пристроиться к моим ногам. Однако на этот раз я предпочел зайти в дом и улечься в свою постель.

*Замолчи

**Тюрьма

Юрий Малышев. Тринадцатый кордон. Глава 11

Автор: null

Владелец: Деньгин Владимир Аркадьевич

Предоставлено: Деньгин Владимир Аркадьевич

Собрание: Юрий Малышев. Тринадцатый кордон

Использование материалов сайта разрешено только при согласии авторов материалов.
Обязательным условием является указание активной ссылки на использованный материал

веб-лаборатория компании MaxSoft 1999-2002 ©